Так и разошлись.

Потом случился Дмитрий. Тут вышло страшнее.

Кот получился вообще как бы случайно. И невинность потерялась совершенно нечаянно в научных диспутах, да. С Димой сразу было все не так.

К Дмитрию Вишневицкому на работу меня устроила Нинкина мать. Это первое. И работа эта была кардинально левой, то есть не связанной с моей научной деятельностью совершенно. Это второе.

И первое, и второе для меня было странно, поэтому, может, я вначале слегка подтупливала.

Димка был классный: веселый, активный, задорный, но совершенно несознательный. Отличный парень, но бизнесмен абсолютно никакой. Дела его кадрового агентства изрядно просели, когда он расстался со своей милфой. Боги, в те времена, пятнадцать лет назад, даже термина такого не было, говорили «солидная любовница в возрасте».

Если откровенно — я могла бы их вытащить. Но я до этого проконсультировалась со взрослой, разумной адекватной и много повидавшей дамой, Нинкиной мамой, Алевтиной Ивановной. Эта прекрасная женщина мне сказала одну вещь, что я до сих пор храню в сердце:

— Мышка-малышка, если этот хмырь до сих пор, проработав вместе с тобой столько времени, ни замдиректора тебе не дал, ни под венец не утащил — да не пошел бы он на хрен? Ты сама по себе можешь очень много. Зачем дарить бриллианты свиньям, что не в состоянии их оценить?

Я тогда решила, что Алевтина Ивановна права.

Прооралась, прорыдалась да и заморозилась напрочь. Полгода пожила на успокоительных и снотворном. Потом поехала в Ухту, послушала дорогих родственников, опять поплакала.

И устала. Устала от чувств и эмоций. От постоянных провалов, разочарований и боли.

Месяц вдохновенно страдала, а затем взялась-таки за ум.

Для начала бросила всякую левую практику, не связанную с наукой. Потом определила для себя стиль поведения и удобную маску, такую, прохладно-отстраненную.

И начала детей учить. И науку слегка подталкивать, куда-нибудь.

Заработалась, заигралась, привыкла. А там в моей жизни, спустя пару лет активного преподавания на родной кафедре в Универе, появился Александр Михайлович Миронов.

Прости, Господи, вот же дура я была, да?

Глава 20

Наизнанку. Морально

'Жизнь отреченья, жизнь страданья!

В ее душевной глубине

Ей оставались вспоминанья…

Но изменили и оне…'

Ф. И. Тютчев

Что можно сказать про наш с Сашей интим?

Ну, ничего плохого. Правда, и хорошего тоже немного. Вообще, на мой взгляд, говорить там не о чем и раньше было, а с этого лета так и вовсе — тишь да гладь. Вот только с благодатью не сложилось.

Все у нас так. Нормально.

Обычно. Привычно.

Приятно.

Может, по молодости лет Александру и были свойственны страстные порывы, но мне он достался умудренный годами, опытом, остепенившийся, замедлившийся до уровня моей неразвитой, но уже покалеченной постельной активности. Так что темпераменты у нас (у меня в тридцать и у него в пятьдесят) совпали.

Вот тогда раз совпав, мы и прожили десяток лет.

И вполне складно, сказала бы я еще месяц назад.

Но вся тревога, которая невольно заползла в сердце и душу за последние дни, погасила даже те немногие искры интереса и активности, что у меня в принципе имелись в наличии.

Из-за Руслана с его горящей первой влюбленностью я теперь стала нервно реагировать на вербальное выражение чувств. Они все казались мне надуманными, чересчур превозносимыми и бесконечно далекими от разумной жизни.

Бесили в любом проявлении.

Не скажу, что Саша много мне о любви говорил, но сейчас меня раздражали даже вполне цензурные и вежливые намеки.

Тех эмоций, что во мне вызывал Влад, я боялась. Понятия не имела, что с ними делать, куда пристроить в своей упорядоченной холодной голове и жизни. Одновременно часть моей души, спрятанная глубоко-глубоко под любовными разочарованиями, дико жаждала в этот огонь, что полыхал в глазах Ланского, окунуться.

Возможно, даже к черту сгореть.

В принципе, я уже рассматривала вариант, что выживать с угольками и пеплом в душе мне, пожалуй, не привыкать, да и спокойнее так. А тут все полыхнет с гарантией и выжжет во мне вообще все женское, маетное, тоскующее. Все, что еще может чувствовать, желать, томиться и стремиться. Раздражать, бесить, мешать работать, учить, двигать науку и воспитывать подрастающих специалистов.

Роботом я не стану, у меня же есть ослик, Нинка, Лей с девчонками. Но всякое чувственное и страстное сдохнет гарантированно, прогорев до самых корней. Так что я спокойно смогу посреди просмотра фильмов или пьес отворачиваться от сцены или утыкаться в телефон, объясняя лаконично: «Это про любовь. Мне неинтересно».

Заживу!

Двусмысленная трактовка у этого слова, конечно, та еще.

Но я в любом случае выдержу. После всего того веселья, которое уже довелось ощутить, я знаю, что не умру.

А вот испытать фантастические эмоции, пережить, возможно, самое сильное и яркое приключение в жизни — хотелось бы. Хотя сознательным серьезным сорокалетним женщинам это и неприлично, да и не положено уже.

Но раз я до своего возраста так и не сподобилась полыхнуть, то может это вообще последний шанс?

Ну а что? Сейчас вернусь из командировки и буду разбираться со своей внезапно сбившейся личной жизнью.

С Сашей, похоже, мы-таки расстанемся.

Мне хочется плакать? Вероятно.

Как мне?

Больно, страшно, стыдно, но еще и обидно! А как же — я же всегда делала, как мама говорила: соглашалась, поддерживала, уступала, жертвовала своими интересами, выполняла весь положенный функционал жены, наплевав на настроение, состояние, собственную усталость или загруженность. И к чему это привело? Где хотя бы разговоры по душам, обсуждение рабочих и околонаучных тем? Я уже не вспоминаю про путешествия, прогулки или совместные исследования.

Последние пару лет мы непрерывно отдаляемся друг от друга по чуть-чуть, мелкими шажочками, крошечными ежедневными выборами «я», а не «мы». И сил у меня одной не хватит, чтобы выросшую пропасть как-то уменьшить, я не говорю про «ликвидировать полностью». Ведь для начала надо признать наличие проблемы, потом выработать пути решения. А мы даже и не разговариваем толком ни о чем вне стандартного набора долгих отношений: что купить, что есть поесть, кто завтра где находится и когда возвращается.

Вот сейчас, например, поговорить не поговорили, вопрос со странностями в его поведении не прояснили. Между нами недовольство есть, а определенности и взаимопонимания нет. И взяться им неоткуда, так как муж общаться вербально со мной не желает, а просто делает вид, что все в порядке и ничего из ряда вон не случилось.

Как в таких условиях жить? И что мне делать?

И, кстати, да — а чего это он полтора часа уже в ванной комнате с телефоном сейчас делает? Работает? В воскресенье ночью? Не смешите мои пушистые тапочки.

Разведусь.

Да сколько можно терпеть такое пренебрежение и отношение ко мне, как к бессловесной овце? Хорошо, буду разведенкой с ребенком. Ну и пусть. Даже без заманчивых перспектив хотя бы короткого бурного романа. Лучше уж я оставшиеся мне годы проведу одна, чем вот в такой напряженной и тревожной нервной нездоровой атмосфере.

Если с профессором Мироновым все сложится не слишком кроваво и больно для меня, и я еще успею застать Ланского у нас на кафедре до защиты кандидатской, то, будучи свободной, поговорю с Владом на тему легкого короткого яркого романа. А там он защитится да и свалит в свое светлое будущее, к более подходящей по возрасту и темпераменту милой теплой девочке.

А у меня останутся воспоминания. И покой на душе. Навечно.

Такой вот Айсберг. Перегоревший. Давно уже.

О, в спальню водворился Александр Михайлович в шелковой пижаме и халате с золотыми китайскими драконами. Важный. Степенный.

Концентрация личной значимости в комнате повысилась на порядок.